Суриков И.Е. Остракизм в Афинах.
![]()
Слово «остракизм», первоначально являвшееся техническим термином с четко очерченным значением, со временем (уже к концу античной эпохи) утратило свою терминологичность. Его употребление у поздних авторов стало куда более широким и расплывчатым, что еще более усугубилось в византийскую эпоху. Не считая ученых эрудитов-лексикографов, старавшихся дать по возможности точное определение остракизма, у подавляющего большинства писателей этого времени слова «остракизм» и «изгнание, ссылка» выступали уже фактически как полные синонимы. Такое положение дел сохранилось и по сей день. Слово «остракизм», употребительное во многих современных языках, совершенно утратило в повседневном обиходе свою специфику и чаще всего объясняется словарями просто как «изгнание, гонение». В связи с этим, чтобы сделать более ясным предмет настоящего исследования и избежать возможных недоразумений, нам представляется необходимым уже в самом начале работы дать предварительное определение древнегреческого остракизма. Подчеркнем, что это определение имеет чисто рабочий характер; оно не претендует на то, чтобы предвкушать или предварять дальнейшие результаты и вполне может уточняться и корректироваться далее по ходу работы.
Остракизм (в своей «классической» форме, как он функционировал в демократических государствах V в. до н.э.) — внесудебное изгнание по политическим мотивам наиболее влиятельных граждан из полиса на фиксированный срок (в Афинах — на 10 лет), без поражения в гражданских (в том числе имущественных) правах и с последующим полным восстановлением в политических правах, осуществлявшееся путем голосования демоса в народном собрании при применении особой процедуры (в Афинах — с использованием надписанных глиняных черепков). Как можно заметить, среди перечисленных признаков имеются как более, так и менее принципиальные. Кстати, сразу бросается в глаза парадоксальный факт: свое название институт получил, собственно, от совершенно непринципиальной и варьировавшей от полиса к полису черты (οστρακισμός от οστρακον, «черепок»). Как известно, например, в Сиракузах с аналогичной целью использовались не черепки, а масличные листья (отчего и сам институт носил там название петализма), однако это, естественно, ни в коей мере не сказывалось на существенных, фундаментальных характеристиках феномена. Каждая конкретная акция по применению остракизма называлась остракофорией (οστρακοφορία, буквально — «несение черепков»), В некоторых контекстах термины «остракизм» и «остракофория» могут далее в тексте работы употребляться как взаимозаменяемые.
1. Нарративная традиция об остракизме
Самым ранним античным автором, которого следует упомянуть в связи с остракизмом, является Пиндар. Впрочем, у него мы встречаем еще не прямое сообщение об этом институте, а лишь реминисценцию, понятную лишь из контекста. Реминисценция эта содержится в VII Пифийской оде великого беотийского поэта, посвященной афинянину Мегаклу, сыну Гиппократа, из рода Алкмеонидов. В 486 г. до н. э. Мегакл, незадолго до того изгнанный из Афин остракизмом, участвовал в Пифийских играх и одержал победу в состязаниях колесниц; по этому поводу и была написана упомянутая ода.
![]()
В ее заключительной части (ст. 18 сл.) есть слова:
… В радость мне новое благо твое,
В горесть мне — зависть, награда лучших дел;
Воистину говорят:
Счастье, которое долго в цвету,
И добром и злом лежит на осчастливленных.
Под νέα ευπργία имеется в виду пифийская победа Мегакла; слово же φθόνος подразумевает, несомненно, его остракизм. Обратим внимание на характерное обстоятельство: уже у Пиндара изгнание остракизмом напрямую связывается с завистью сограждан. У позднейших авторов эта идея, имеющая, как видим, весьма раннее, современное событиям происхождение, станет общим местом.
![]()
Пиндар
Если говорить о собственно афинских писателях V в. до н. э., той эпохи, когда в политической жизни использовался остракизм, то приходится признать, что информация об этом институте, содержащаяся у них, оказывается весьма скудной. Несколько реминисценций (опять-таки всего лишь реминисценций) можно обнаружить у представителей древней аттической комедии: Аристофана (Еqu. 852 sqq.), Кратина (fr. 71 Косk), Платона Комика (fr. 187 Косk; возможно, также fr. 153 Косk). Эти пассажи довольно малосодержательны в интересующем нас отношении, и тем не менее они имеют немалое значение, поскольку свидетельствуют об интересе, который проявляли к остракизму комедиографы, являвшиеся, как известно, активными и крайне пристрастными участниками политической и идеологической борьбы своего времени. Для авторов комедий, равно как и для их аудитории, остракизм был элементом повседневной жизни, чем-то настолько хорошо известным, что об этом не стоило специально и подробно рассказывать. Точно то же можно сказать и об историках V в. до н. э. Геродот очень кратко, буквально мимоходом, упоминает об остракизме Аристида «Справедливого» (VIII. 79), а Фукидид — об остракизмах Фемистокла (1.135.3) и демагога Гипербола (VIII. 73.3), причем эти упоминания не служат для них поводом к тому, чтобы хоть что-нибудь сказать о самом институте. Характерны, впрочем, слова Фукидида о том, что Гипербола изгнали «не из страха перед его могуществом или влиянием, но из-за его порочности. Из них вытекает, что ранее, до Гипербола, остракизм применялся, по мнению афинского историка, в отношении людей, чье «могущество и влияние» вызывало страх сограждан.
![]()
Фемистокл просит защиту и убежище у персидского царя Артаксеркса
![]()
Аристид Справедливый
Ситуация коренным образом изменяется тогда, когда остракизм выходит из употребления. Перелом наступает на рубеже V—IV вв. до н. э. Собственно, только теперь и начинает в полном смысле слова формироваться античная традиция об остракизме. Институт, отошедший в прошлое и продолжавший существовать лишь «на бумаге» (Аrist. Ath. роl. 43.5), перестал быть понятной для всех очевидностью и нуждался отныне в объяснениях и истолкованиях. Постоянно возраставший в течение IV в. до н. э. интерес особенно к правовой, процедурной стороне остракизма был обусловлен еще и общим увеличением в этом столетии внимания афинян к законодательным, правотворческим и вообще институциональным сторонам политической жизни.
Интересный материал об остракизме содержат, в частности, произведения ораторов IV в. до н. э., и в особенности самого раннего из них — Андокида. Андокид не пользуется в антиковедении репутацией очень достоверного автора; для него характерны весьма вольное обращение с историческими фактами (этим он выделяется даже на фоне других афинских мастеров красноречия, в целом не очень-то скрупулезных в данном отношении) и нескрываемая тенденциозность. Несомненным плодом путаницы является, в частности, упоминание Андокида (111.3) об остракизме «Мильтиада, сына Кимона» (подробнее см. ниже, в гл. I). И тем не менее данные Андокида — раннего автора, еще заставшего в своей молодости остракизм в действии, — заслуживают самого пристального к себе отношения. И прежде всего следует сказать несколько подробнее о IV речи («Против Алкивиада»), входящей в корпус Андокида, поскольку остракизм является одним из главных компонентов ее тематики. IV речь, дошедшая под именем Андокида, — чрезвычайно дискуссионный памятник аттической ораторской прозы. Специальный разбор вопросов об авторстве этого произведения и времени его создания мы выносим в приложение I13, а здесь ограничимся кратким суммированием сделанных в нем выводов.
[…]
Завершают и обобщают традицию об остракизме, сформировавшуюся в классическую эпоху, два выдающихся ученых — Аристотель и его ученик Феофраст. Информацию об остракизме, содержащуюся у Аристотеля, можно вообще без преувеличения назвать самой ценной из того, что мы имеем об этом институте. Одним из главных дел жизни Стагирита стала предпринятая в рамках перипатетической школы под его руководством грандиозная работа по составлению «Политии» — историй и систематических описаний государственного устройства различных греческих полисов. В ходе этой многолетней работы был собран колоссальный фактологический материал, и значительная его часть вошла, подвергшись обобщению, в итоговый труд школы по данной теме — аристотелеву «Политику». Сведения об остракизме мы обнаруживаем в двух трактатах Аристотеля: в упомянутой «Политике», а также в «Афинской политии» — единственной из 158 (или 171) составленных в Ликее «Политий», находящейся ныне в распоряжении ученых. При этом если в «Афинской политии» содержится целое обилие интереснейших фактов из истории остракизма (причем, что немаловажно, факты эти зачастую приводятся с датировками по эпонимным архонтам), то «Политика» становится полем для теоретических рассуждений об остракизме, отличающихся очень высоким уровнем; до такой высоты и глубины обобщений не поднимался ни до Аристотеля, ни после него ни один античный автор, чье внимание привлекал этот институт.
![]()
Аристотель
![]()
Феофраст
Что касается «Афинской политии», особенно важна для нас ее 22-я глава. В ней Стагирит говорит о введении остракизма Клисфеном из опасений восстановления тирании, и об изначальной направленности этой меры против Гиппарха, сына Харма, главы политической группировки сторонников Писистратидов, остававшихся в Афинах. Затем идет очень подробный рассказ, уснащенный датировками и именами изгнанных, о применении процедуры остракизма в течение 480-х гг. до н. э., о последующем досрочном возвращении его жертв ввиду нашествия Ксеркса на Грецию и о внесении в закон об остракизме изменения, касавшегося местопребывания лиц, подвергнутых этой мере. К сожалению, в дальнейшем автор «Афинской политии» практически не останавливается на последующей истории остракизма; он не говорит ничего даже о выходе этой процедуры из употребления в конце V в. до н. э. И еще одно очень интересное свидетельство встречаем мы в трактате о государственном устройстве афинян (Аth.роl. 43.5). Оказывается, еще во времена Аристотеля афинское народное собрание регулярно раз в год рассматривало вопрос о проведении остракофории; таким образом, формально институт остракизма продолжал существовать.
В трактате «Политика» также есть несколько пассажей, посвященных остракизму (1284а4 sqq.; 1288а15 sqq.; 1302b5 sqq.). Здесь остракизм рассмотрен в рамках общих вопросов, крайне принципиальных для политической жизни древнегреческого полисного мира: о монархии и о междоусобной распре (стасисе). В целом Аристотель не одобряет обычай остракизма, однако считает, что при некоторых обстоятельствах «мысль об остракизме находит некое справедливое оправдание». В частности, он убежден, что в так называемых «отклоняющихся» формах государственного устройства (а таковыми в классификации, предлагаемой философом, являются три из шести существующих — тирания, олигархия и демократия) остракизм выгоден и полезен. Цель остракизма, по мнению Аристотеля, заключается в том, чтобы «посредством изгнания выдающихся людей подрезывать в корне их могущество». Именно понятия «превосходить», «превосходство» имеют ключевое значение в рассуждениях Стагирита об остракизме. Будучи человеком классического полисного менталитета, он проникнут идеей меры, соразмерности, и уверен, что любое отступление от этой соразмерности несовместимо с нормальной жизнью полиса. Если кто-либо из граждан чем-то выделяется среди остальных (хотя бы своими достоинствами), возможно лишь два способа поведения по отношению к нему: либо избавиться от такого лица (например, посредством остракизма), либо добровольно подчиниться ему, поставить его выше всех законов и, таким образом предоставить ему полную единоличную власть. Или остракизм, или монархия — фактически такая альтернатива выдвигается Аристотелем. Для «наилучшей» формы государственного устройства, существующей лишь в теории, он предпочитает монархию, но в исторически существующих формах реальность оказывается иной. Впрочем, ученый сам отмечает, что остракизмом часто пользовались вразрез с его теорией — не в общегосударственных интересах, т. е. как средством в борьбе политических группировок.
Размышления Аристотеля об остракизме обладают, повторим, исключительной ценностью; это — самая глубокая в античности попытка осмыслить цели и функции остракизма как в чем-то даже неизбежного элемента полисного типа политической жизни. Кроме этих теоретических выкладок, есть в «Политике» и одно важное фактологическое свидетельство — сообщение о применении остракизма не только в Афинах, но и в Аргосе. Здесь мы видим самое раннее указание на то, что остракизм не был чисто афинским феноменом (характерно, кстати, что в перечислении Аристотеля Аргос стоит на первом месте, а Афины — на втором).
К рассмотренным пассажам, принадлежащим Стагириту, не следует, впрочем, подходить некритически. Надлежит помнить о том, что это — всего лишь личный взгляд на остракизм одного конкретного автора (пусть даже человека такого выдающегося ума, каким был Аристотель), а не общепринятое в греческом мире суждение. Кроме того, уже было отмечено, что его позиции не чужды определенные противоречия. В «Афинской политии» слова «превосходить» и «превосходство» в связи с остракизмом даже не употребляются, а главной функцией этого института оказывается борьба со сторонниками свергнутых тиранов. В «Политике» же акценты расставлены существенно иным образом; речь о каких-либо сторонниках тиранов по поводу остракизма даже не заходит. Впрочем, может быть, перед нами не противоречие, а взаимодополняющие суждения автора — одно применительно к конкретной ситуации в конкретном полисе, а другое — обобщающего характера? Или можно говорить об эволюции взглядов Аристотеля? Но в таком случае в какую сторону шла эта эволюция, какую точку зрения следует считать последней? Работа над «Афинской политией» шла и до, и после написания «Политики». Кстати, отметим еще одно обстоятельство, несколько затрудняющее использование фактов, приводимых Аристотелем. «Афинская полития», как известно, дошла на папирусном манускрипте в далеко не безупречном виде. В частности, некоторые даты, выраженные цифрами, были искажены переписчиками, и в особенной степени это относится как раз к датировкам конца VI — начала V в. до н. э., т. е. того времени, когда был введен и впервые применен остракизм. В результате относительно дат некоторых из первых остракофорий существует определенная неясность (подробнее см. ниже, в гл. I). И тем не менее, несмотря на все сказанное, сведения Аристотеля об остракизме остаются, так сказать, «вне конкуренции».
[…]
2. Памятники ненарративного характера. Острака
Нам представляется совершенно необходимым в этой части обзора источниковой базы в первую очередь подробно остановиться на таких исключительных по своему значению вещественных и эпиграфических памятниках, какими являются острака, то есть черепки-«бюллетени», на которых афинскими гражданами наносились надписи в период проведения остракофории и от которых, собственно, получил название сам институт остракизма. На самых ранних этапах изучения этой процедуры, когда представление об острака было еще чисто умозрительным (естественно, ни один античный письменный источник не дает их специального описания), бытовало представление, что они представляли собой специально изготовленные глиняные таблички. Археологические находки опровергли это вполне извинительное для своего времени заблуждение. Оказалось, что для остракизма использовались самые обыкновенные черепки. При этом по внешнему виду, размерам, происхождению материала острака были весьма и весьма разнообразными — от больших кусков грубой черепицы до фрагментов роскошных авторских краснофигурных ваз, от крохотных осколков, на которых с трудом удавалось уместить имя «кандидата» (порой даже не полностью), до цельных небольших сосудов.
![]()
OLYMPUS DIGITAL CAMERA
![]()
Этимология слова οστρακον достаточно прозрачна; она была ясна уже, во всяком случае, византийским эрудитам. Это образование родственно таким лексемам, как οστον (кость), όστρειον (раковина, устрица) и изначально могло применяться не только к глиняным черепкам, но также, например, к панцирям морских животных (черепах, крабов) и другим твердым предметам. Насколько можно судить, именно твердость, так сказать, «костистость» служила определяющим критерием для использования интересующего нас здесь слова и производных от него по отношению к тому или иному объекту. Кстати, здесь греческое словоупотребление в известной мере близко к соответствующему русскому(ср. «череп», «черепок», «черепаха»). Впрочем, при всей широте значений слова οστρακον наиболее распространенным из них, к тому же единственно важным для нас в контексте настоящей работы было «фрагмент глиняного изделия». Именно в этом и только этом смысле в дальнейшем будут употребляться термины «остракон», «острака» (множественное число).
Вряд ли нужно специально упоминать о том, что глина была одним из самых распространенных материалов в античном греческом мире. Можно даже сказать, что ее постоянное использование оказало некоторое воздействие на формирование самого менталитета древних греков *. Глина, как известно, — материал хрупкий, и любое изделие из нее, если не сложилось каких-то особо благоприятных условий для его сохранения, имеет свойство в довольно скором времени превращаться в груду черепков. С другой стороны, сами эти черепки практически неуничтожимы (конечно, если не принимать специальных мер к их уничтожению, например, не толочь их в ступе, чего, следует полагать, никто никогда не делал)**. И по сей день самым массовым по количеству находок материалом, встречающимся при раскопках любых греческих поселений, являются, безусловно, керамические черепки. Нет оснований сомневаться, что абсолютно таким же образом дело обстояло и тогда, когда жизнь в городах Эллады еще была в полном расцвете, иными словами, черепки практически в любом поддающемся представлению числе можно было обнаружить повсеместно — в домах, на улицах, на свалках… А это должно было становиться стимулом к их вторичному использованию.
Использоваться же черепки могли для самых разных целей, в большинстве своем, конечно, несерьезных. Так, дети устраивали с ними разного рода игры, о которых сохранились упоминания в источниках. Одна из наиболее распространенных игр с черепками, например, называлась «остракинда» и имела следующие правила. Две команды мальчиков становились друг напротив друга, проведя между собой черту. Один из детей, встав на этой черте, подбрасывал кверху черепок, одна из сто
рон которого была предварительно выбелена, а другая намазана черной смолой; каждая сторона соответствовала одной из играющих команд. В зависимости от того, какой стороной — белой или черной — черепок падал на землю, одна команда бросалась бежать, а другая догоняла ее. Еще одна игра с черепками называлась «эпостракизмом» и была очень простой: соревнующиеся бросали черепки в море, считая, сколько раз они отскочат от поверхности воды. Дети наших дней используют для такого рода игр плоские камешки. При игре, называвшейся «стрептиндой», бросали одним черепком в другой, лежащий на земле, стремясь ловким попаданием перевернуть этот последний. При игре, называвшейся «фригиндой», черепки располагали между пальцами левой руки и в ритм ударяли этими черепками по правой. При другой игре — эфетинде — черепки бросали в какой-то круг (вероятно, начерченный на земле), стараясь, чтобы они попали внутрь этого круга и остались там. Пользовались черепками и в еще менее благородных целях, например, наносили ими удары во время драки. Судя по тому, что такой удар мог вызвать серьезные повреждения и даже повлечь за собой летальный исход, речь идет об очень крупных обломках черепицы или массивных толстостенных сосудов, например, пифосов. Похоже, на черепках (опять-таки, надо думать, большого размера) могли даже подбрасывать младенцев, от которых родители по какой-либо причине хотели избавиться.
![]()
Рано или поздно грекам просто не могла не прийти в голову мысль об использовании черепков для разного рода надписей. И случилось это скорее рано, чем поздно: в частности, в Афинах самые ранние из надписанных черепков датируются VIII в. до н. э.78 Действительно, такой писчий материал, как острака, несмотря на некоторые присущие ему недостатки (как, например, известная трудность процарапывания букв на обожженной глине, почти никогда не позволявшая придать надписи по-настоящему красивый вид), должен был подкупать своей практической бесплатностью *. Это был в первую голову материал для бедных, для тех, кому не по карману было приобретать папирус. Известно, например, что стоик Клеанф, прибыв в III в. до н. э. в Афины, чтобы учиться у Зенона, сильно нуждался и потому «записывал уроки Зенона на черепках (οστρακα) и бычьих лопатках» (Diog.Laert.УП. 174). Черепки вообще нередко использовались в школьных занятиях письмом. Особенно широко применялись острака в эллинистическом Египте, где их использовали для ведения разного рода хозяйственной документации, в том числе для налоговых расписок *. Наносились на острака, судя по всему, и надписи магического характера. Следует полагать, что и употребление черепков как своеобразных «бюллетеней» для остракизма было обусловлено тем же обстоятельством — их повсеместной доступностью и распространенностью. Безусловно, этому требованию отвечали и некоторые другие предметы, например, листья. Не случайно, например, в Сиракузах при легализме использовали именно листья. Как мы увидим ниже (гл. II, п. 2), в Афинах также была аналогичная остракизму процедура (экфиллофория), отличавшаяся от него тем, что имена писались не на черепках, а на листьях. Однако при прочих равных условиях острака имели ряд преимуществ перед листьями. Так, писать на листьях, нужно полагать, было совсем уж неудобно, поскольку всегда существовала опасность прорвать лист и тем самым испортить «бюллетень». Соответственно, и читать написанное на них было, наверное, не в пример сложнее. Наконец, листья — вообще слишком уж непрочный и эфемерный материал. В таком полисе, как Афины, с огромным гражданским коллективом, где количество подаваемых на остракофории голосов исчислялось многими тысячами, результатом проведения процедуры должно было бы становиться появление огромной кучи сваленных друг на друга листьев, которые от этого слеживались бы и совершенно теряли бы читаемость. А если вдруг случится дождь? Глиняным же черепкам не грозили абсолютно никакие катаклизмы. Они и поныне, две с половиной тысячи лет спустя после их исполь- зования, вполне поддаются прочтению.
[…]
Листья оливы
Существование доклисфеновской разновидности остракизма, проводимой Советом, косвенно, но довольно серьезно подтверждается тем фактом, что остракизм в Совете зафиксирован в Афинах и для классической эпохи. Он назывался экфиллофорией (εκφυλλορία) и упоминается в произведениях как современных авторов — ораторов IV в. до н. э., — так и позднейших лексикографов. Отличие этой процедуры от остракизма в собственном смысле слова заключалось единственно в том, что вместо черепков-остраконов члены Совета использовали надписанные листья оливы, с помощью которых они изгоняли из состава этого органа своих чем-либо дискредитированных коллег. Применение масличных листьев (не забудем, что оливы были в Аттике одной из главных святынь), очевидно, должно было способствовать сакральному характеру церемонии, ее большей торжественности и весу *, что уже само по себе может свидетельствовать о древности процедуры.
В Аттике известны и другие случаи применения при голосовании листьев, выступавших в данном контексте как эквивалент « бюллетеней »-остраконов. В высшей степени характерно, что во всех этих случаях голосованием решались вопросы не выборов каких-либо органов, а исключения того или иного лица из состава подразделения гражданского коллектива. Так, по сообщению Полидевка (VIII. 18), листьями голосовали судьи по демам в процессах о лицах, незаконно вписанных в списки демотов, и путем такого голосования исключали их из этих списков. Еще во II в. до н. э. в декрете афинского фиаса Великой Матери (IG.II/III.1328.15—16) предусматривается возможность отстранения от должности провинившихся жриц именно с помощью листьев. Всё это, так сказать, «малые» параллели к остракизму, сущность у всех этих процедур одна. Для включения же гражданина в состав органа или институционального подразделения использовались совсем иные способы: жеребьевка, прямое голосование путем поднятия рук или, значительно реже, тайное голосование с помощью псефов. Так, согласно указанию Эсхина (1.111—112), Совет Пятисот, вначале исключивший в результате проведения экфиллофории из своих рядов одного из булевтов, Тимарха, затем вновь кооптировал его, но это повторное голосование проводилось уже не листьями, а с помощью псефов.
![]()
В связи с выявленной интересной закономерностью, может быть, имеет смысл поставить вопрос: какие предметы — черепки или листья — имели хронологический приоритет в голосованиях об исключении или изгнании граждан? Ответ на вопрос такого рода может быть, естественно, только гипотетическим. С одной стороны, несомненно, что в отношении своей сакральности лист (во всяком случае, масличный) имел значительное преимущество над обычным глиняным остраконом. Заманчиво поэтому было бы предположить, что экфиллофория являлась изначальной, первичной формой остракизма, а впоследствии, когда процедура голосования была передана от сравнительно немногочисленного органа (Совета) к колоссальному по своим размерам (экклесии), пришлось сменить и форму «бюллетеней»: применение листьев, как объектов, в высокой степени подверженных порче, было бы уж слишком непрактичным при наличии многих тысяч голосующих. В малых же органах (Совет, судебные коллегии, фиасы) уцелела в неприкосновенности более архаичная разновидность того же голосования, поскольку этому ничто не препятствовало. Увы, изложенную гипотезу приходится сразу же отвергнуть. Во-первых, судя по свидетельству византийского анонима, остракизм изначально (когда он еще проводился в Совете) уже был именно остракизмом, а не чем-либо иным, то есть предполагал использование черепков. Во-вторых, как мы увидим чуть ниже, предположению об изначальном использовании листьев противоречит наличие острака, дошедших от архаического, доклисфеновского времени. Судя по всему, писать имена изгоняемых с самого начала стали именно на черепках; введение же в отдельных разновидностях этой процедуры иных предметов — листьев — имело место уже в классическую эпоху и было, видимо, результатом своего рода «вторичной сакрализации» некоторых институтов.
У писателей классической и эллинистических эпох слово εξοστρακίζειν и производные и встречаются в каком-либо ином смысле, кроме «изгнать черепками», то только в смысле «разбить на черепки» (Aristoph. fr.593 Edmonds; Chrisipp. fr.565 Arnim)
[…]
Остракофория и ритуал изгнания «козла отпущения»
Каковы наиболее существенные черты института остракизма — те, что делают его остракизмом как таковым, отличая от прочих форм изгнания? Таких черт, в нашем понимании, три: а) изгнание не в качестве наказания, а, так сказать, «для профилактики», то есть не в связи с виной, лежащей на гражданине, а просто потому, что он стал «слишком влиятелен» или по какой-либо иной причине; б) изгнание на фиксированный срок; в) изгнание с применением специфической процедуры — голосования надписанными предметами (черепками, листьями и т. п.). Как мы уже отмечали во введении, третья из перечисленных черт, несмотря на то, что в античности она, видимо, осознавалась как самая важная и даже дала название всему институту, в действительности представляется наименее принципиальной и уж, во всяком случае, наименее древней: она могла появиться не ранее распространения в Греции алфавитной письменности. Преимущественное же внимание следует обратить на черту, охарактеризованную нами первой: остракизм как изгнание, в сущности, ни в чем не виновного человека. Подобная практика удаления из полиса невиновных известна в греческом мире и помимо остракизма. Но все случаи, когда к ней обращались, предполагали катартический контекст.
![]()
Кстати, остракизм, даже и в своей «классической», практически полностью секуляризованной форме, оставался весьма своеобразной формой голосования. При его проведении конкретные лица, как «кандидаты» на изгнание, заранее не выдвигались *. Об этом свидетельствуют, помимо прочего, сами острака, показывающие поистине огромный разброс голосов, зачастую поданных против абсолютно ничем не примечательных афинян. Этим остракофория существенно отличалась от других видов голосования в Афинах. В сущности, ее можно даже рассматривать как голосование, сходное с жеребьевкой, где роль жребия играла неорганизованная совокупность голосов афинских граждан. Жеребьевка же, как известно, всей античностью однозначно трактовалась как выявление воли богов, их безусловно справедливого решения, и придавала процедуре, в которой использовалась, сакральный оттенок. В таком контексте, скажем, «ничейный» исход остракизма (когда никто из граждан не набирал 6000 голосов) должен был рассматриваться как прощение полиса богами, снятие необходимости очистительно-искупительных мер. В связи с вышесказанным не удивительно, что рядом исследователей отмечались определенные религиозные коннотации, сохраняемые остракизмом в V в. до н. э.
В 1989 г. вышла статья Л. Холл (L. G. H. Hall), скромно озаглавленная «Заметки по поводу закона об остракизме» *, но являющаяся, по нашему глубокому убеждению, одной из наиболее интересных и ценных работ, когда-либо посвящавшихся рассматриваемому институту. Исследовательница, пожалуй, впервые в мировой историографии всерьез предложила посмотреть на проблему происхождения остракизма под новым углом, весьма убедительно продемонстрировав, что та форма этой процедуры, которая применялась в V в. до н. э. и которая лучше всего известна нам, была продуктом длительного развития, протекавшего в течение десятилетий или даже веков. В конечном счете мы имеем дело с рудиментарной, секуляризованной формой древнего, как мир, магического ритуала — изгнания «козла отпущения» (греч. φαρμακός) **. Фармак по своему положению являлся sacrosanctus, то есть одновременно «проклятым» и «священным», «неприкасаемым» и «неприкосновенным». Именно поэтому лица, подвергнутые остракизму, с одной стороны, удалялись с территории полиса и тем самым отстранялись от соприкосновения со святынями и от общения с согражданами, а, с другой стороны, имущество такого изгнанника было свободно от всяких посягательств, оно являлось неприкосновенным. Отнюдь не случайно, что остракофория проводилась ровно раз в год — ни чаще, ни реже, причем весной, в пору обновления природы; изгнанник как бы уносил с собой грехи, накопившиеся в гражданской общине в течение очередного календарного цикла.
Привлечем внимание к одному в высшей степени интересному в нашем контексте пассажу из «Географии» Страбона (Х.452). Описывая остров Левкаду, Страбон сообщает (курсив везде наш): «У левкадцев существовал унаследованный от отцов обычай на ежегодном празднике жертвоприношения Аполлону сбрасывать со сторожевого поста на скале одного из обвиненных преступников для отвращения гнева богов; к жертве привязывали всякого рода перья и птиц, чтобы парением облегчить прыжок, а внизу множество людей в маленьких рыбачьих лодках, расположенных кругом, подхватывали жертву; когда преступник приходил в себя, его, по возможности невредимым, переправляли за пределы своей страны». Эта информация, как нам кажется, говорит сама за себя и не нуждается в комментарии, хотя ее вроде бы никто еще не использовал в связи с вопросом о происхождении остракизма.
Интересно, что существуют свидетельства, донесенные до нас греческой мифолого-исторической традицией, о применении уже по меньшей мере в позднемикенское время изгнания на определенный срок (Ароllod.Bibl.П.8.3; Plut.Mor.303d; Раus.VП.4.2—3), причем срок этот равнялся именно десяти годам. Иными словами, и эта черта остракизма является не сознательным изобретением какого-то законодателя (будь то Клисфен, Солон или кто-либо еще), а проявлением древней традиции.
Совсем недавно (в 1997 г.) появилась работа Д. Мерхади «Ритуальные истоки афинского остракизма», в которой выдвинута нетривиальная гипотеза: происхождение остракизма со всеми его ритуальными импликациями значительно лучше укладывается в исторический контекст архаической эпохи с ее острой межаристократической борьбой, чем в рамки полностью демократического полиса. Остракизм, как считает Мерхади, «was more attuned to an aristocratic than a democratic culture». Мы, со своей стороны, укажем на следующее обстоятельство, кажется, подтверждающее данную точку зрения. Афинская демократия получила свою наиболее полную и законченную форму к началу IV в. до н. э. И именно тогда остракизм фактически прекратил существование! Предшествующее же столетие, V в. до н. э., в течение которого функционировал этот институт, было, по сути дела, на всем своем протяжении затянувшимся переходным периодом от аристократического полиса к демократическому, когда ведущую роль в общественной жизни еще играли политические лидеры из знатных родов. Они-то и становились жертвами остракизма. И по мере того, как этих аристократических лидеров демократии становилось все меньше и меньше, остракизм все реже употреблялся, все более производил впечатление отмирающей процедуры.
![]()
Справедливости ради скажем, что мы солидарны отнюдь не со всеми положениями статьи Д. Мерхади. Так, он подбирает несколько мифологических параллелей для остракизма (Геракл, исключенный аргонавтами из своей среды как слишком уж превосходящий остальных силой; Ахилл в ахейском лагере под Троей, устраняющийся от военных действий и тем самым как бы подвергающий себя остракизму). Однако нам эти «параллели» кажутся чрезмерно далекими, косвенными и далеко не очевидными. Есть прецеденты более близкие; их мы указали чуть выше, но на них-то как раз и не обратил внимания Мерхади. Кроме того, он высказывает сомнение в происхождении остракизма из обряда фармака, считая, что последний должен был принадлежать к какой-то маргинальной группе населения, а отнюдь не к политической элите. Соответственно, он склонен скорее связывать истоки рассматриваемого института с ритуалом «героя-атлета», что само по себе не вполне ясно. Исследователю, очевидно, осталась неизвестной вышеупомянутая работа Л. Холл, в которой предельно ясно показано, что в греческом мире было два типа «козлов отпущения», условно называемых «scapegoat beggar» и «scapegoat king». Если первые действительно были маргиналами, то вторым, напротив, был необходим высокий социальный статус. Лица, изгонявшиеся остракизмом, относились, конечно, именно к этой второй категории. Потому-то, скажем, и вызвало негативную реакцию изгнание Гипербола, которого считали лицом, «недостойным» остракизма.
В целом, как мы полагаем, все вышеприведенные данные в их совокупности позволяют с немалой долей уверенности судить о том, что остракизм (или подобные ему процедуры) ведет свою историю отнюдь не с рубежа VI—V вв. до н. э. Его происхождение значительно древнее, а история — значительно продолжительнее и сложнее, чем может показаться на первый взгляд. Институциализация феномена — от ритуала с сильными религиозными коннотациями до инструмента политической борьбы в демократическом полисе — происходила на протяжении значительного отрезка (и, добавим, в почти общегреческих географических рамках), а завершение свое нашла в эпоху складывания афинской демократии, которое тоже, кстати, было процессом далеко не быстрым и не простым. Эта переходная эпоха наложила свой явственный отпечаток на саму процедуру остракизма, придав ей в определенной мере промежуточно-двойственный характер. Остракизм в его законченном, «классическом» виде, занявший, по сути, положение между жеребьевкой и голосованием, стал как бы «моментальным снимком» процесса превращения аристократического полиса в демократический. Давние крепкие корни этого специфического института обеспечили ему Достаточно длительное бытование в сложной и противоречивой, наполненной коллизиями и неожиданными поворотами событий политической жизви Афин V в. до н. э.
* * *
Подведем итоги сказанного в данном пункте. По ходу изложения выдвигалось немало идей более или менее гипотетичных, которые не должны найти отражения в конечных выводах. С достаточной степенью уверенности можно говорить о следующем:
1. Остракизм не родился в готовом виде из головы Клисфена, подобно Афине из головы Зевса. Скорее реформатор модифицировал уже существовавший институт, приспособил его к условиям формирующегося демократического полиса. Он сделал остракизм прерогативой демоса, экклесии, а также, возможно, придал его применению регулярный, а не спорадический характер.
2. Остракизм (точнее, «протоостракизм») существовал, таким образом, уже в архаическую, аристократическую эпоху. До Клисфена он проводился Советом Четырехсот (а до Солона, возможно, Ареопагом). В возникновении института сыграли немаловажную роль, насколько можно судить, ритуалы религиозно-магического характера. В компетенцию всего гражданского коллектива процедура попала как следствие демократизации полиса. Такова вообще была специфика формирования афинской демократии: демос воспринимал аристократические по происхождению институты, аристократические ценности и приспосабливал их к себе, распространял на массу граждан *, не «демонтировал», а «адаптировал» их, по меткому выражению Ш. Бренне.
3. В любом случае следует отделять вопрос этиологии феномена от вопроса его актуальной функции. Каковы бы ни были ритуальные истоки остракизма, в V в. до н. э. он, бесспорно, воспринимался уже как вполне секуляризованный институт, а жертвы остракофорий вряд ли напрямую ассоциировались с фармаками (разве что на уровне подсознания).
3. Причины и цели введения остракизма
Не столь давно (в 1993 г.) Дж. Кини, один из ведущих в современном антиковедении знатоков античной традиции об остракизме, высказал интересную идею. По его представлениям, в IV в. до н. э., когда, собственно, было в основе своей сформировано ядро античной историографии об этом институте (позднейшие писатели в большинстве своем опирались на данные авторов позднеклассической эпохи), существовали два основных взгляда на назначение остракизма, которые Кини называет «аттидографическим» и «перипатетическим». Согласно первому (и более раннему) из этих взглядов, остракизм был введен в Афинах для борьбы со сторонниками тиранов Писистратидов. Второй, «перипатетический» взгляд представляется более широким: он предполагает направленность остракизма против чрезмерно сильных и влиятельных политиков вообще. Кини считает, что этот расширительный взгляд на остракизм выработал Аристотель в «Политике», поскольку не хотел в своем анализе полисных институтов ограничиваться афинскими рамками и включил в трактат материал об остракизме из других городов Эллады. Что же касается «Афинской политии», то там цели введения остракизма обозначены еще в чисто «аттидографическом» ракурсе.
![]()
Итак, два подхода к проблеме целей остракизма: один — более узкий и конкретный, восходящий к аттидографам, которые в первую очередь интересовались фактологической историей Афин и не стремились выходить за ее рамки; другой — представляющий собой попытку более широкого взгляда на вещи, впервые использованный, по мнению Кини, Аристотелем. Казалось бы, все правильно. При обзоре нарративной традиции об остракизме начиная с IV в. до н. э. и далее в ней действительно обнаруживается определенная дихотомия. Одни авторы (их меньшинство, и среди них важнейшее место действительно занимают аттидографы) предпочитают говорить о введении остракизма для того, чтобы покончить с афинскими «друзьями тиранов». Другие же следуют мнению Аристотеля, высказанному в «Политике», и прямо говорят или имплицитно подразумевают, что остракизм был направлен против выдающихся граждан в принципе, безотносительно к Писистратидам.
Но «изобрел» ли Аристотель эту вторую точку зрения? Позволим себе в этом усомниться. Дело в том, что есть ведь и самые ранние отзывы античных авторов об остракизме, относящиеся к V — началу IV в. до н. э. Они, таким образом, предшествуют как складыванию аттидографической традиции, так и, тем более, появлению перипатетической школы. Уже обращалось внимание на то, что в этих свидетельствах остракизм рассматривается как мера, направленная против могущественных, знатных по происхождению лиц, вызывавших опасения у сограждан, а о Писистрате и Писистратидах в данной связи ничего не говорится. Так, комедиограф конца V в. до н. э. Платон в одном из сохранившихся фрагментов (fr. 187 Косk) говорит об изгнанном остракизмом демагоге Гиперболе: «уд черепков не для таких был выдуман». Этим подразумевается, что Гипербол, будучи человеком незначительного происхождения, «недостоин» остракизма. Далее, Фукидид (VIII.73.3) пишет о том же Гиперболе, что его подвергли остракизму «не из страха перед его могуществом или влиянием, но из-за его порочности». Таким образом, и для великого историка Гипербол — несомненное исключение, а обычно жертвами остракизма становились именно люди, вызывавшие страх своим могуществом и авторитетом. Андокид (IV. 35) полагал, что закон об остракизме был направлен против тех лиц, которые оказываются сильнее должностных лиц и законов, и особенно против тех из них, кто запятнал себя несовместимым с демократией поведением (так, Кимон якобы был изгнан за то, что незаконно сожительствовал с сестрой Эльпиникой.
Таким образом, тот взгляд на назначение остракизма, который Кини определяет как «перипатетический» и связывает с именем Аристотеля, в действительности значительно древнее; Стагирит только наиболее подробно развил его. Насколько можно судить, именно этот взгляд и был изначальным, бытовавшим в ту эпоху, когда остракизм был актуально функционировавшим институтом. Позже, когда он вышел из употребления и представления о его действительном происхождении стали расплывчатыми, начались (прежде всего со стороны аттидографов) различные спекуляции, стали появляться теории умозрительного характера. Достаточно легко было сделать умозаключение по принципу post hoc propter hoc: закон об остракизме был издан Клисфеном вскоре после ликвидации тирании Писистратидов, следователь но, эти два события как-то связаны друг с другом. Вывод напрашивался сам собой: остракизм был направлен против тех сторонников тиранов, которые еще оставались в Афинах (Гиппарха, сына Харма, и т. п.). Так и сформировался «аттидографический» взгляд на введение остракизма, по своей природе вторичный и более поздний по отношению к основному.
![]()
Впрочем, нам представляется, что в целом вряд ли корректно говорить о двух противостоявших друг другу в античной историографии точках зрения на причины и цели введения остракизма. Скорее речь идет о двух различных пониманиях самого института остракизма: более общем и более узком, конкретном. Иными словами, следует отличать друг от друга два аспекта проблемы: с одной стороны, остракизм в широком смысле слова, включая аналогичные ему процедуры, то есть достаточно распространенная в Греции классической и даже архаической эпох практика изгнания индивида в «профилактических» целях. С другой стороны — частный случай Афин конца VI в. до н. э., когда Клисфеном в совершенно определенной политической ситуации был издан закон, от которого берет начало наиболее известная «демократическая» форма остракизма в народном собрании. Безусловно, рассматривать эти два аспекта тоже следует по отдельности: вначале попытаться определить общие предпосылки, способствовавшие возникновению в полисном мире «остракизмоподобных» институтов в принципе (то есть пойти по пути, намеченному в «Политике» Аристотеля), а затем разобраться с вопросом о конкретных причинах и целях принятия конкретного клисфеновского закона (иными словами, пойти по «аттидографическому» пути) и выяснить, действительно ли в этом сыграла свою роль (и какую) боязнь перед оставшимися в Афинах сторонниками Писистратидов.
* * *
Думается, никто не усомнится в том, что остракизм, где бы и когда бы он ни вводился, был направлен своим острием прежде всего* против сильных, властных, могущественных аристократических лидеров, против тех из них, кто становился насколько влиятельным, начинал настолько выделяться в среде себе подобных, что воспринимался уже как опасность существующему политическому устройству (подчеркнем, каким бы ни было это устройство). Такая направленность является вообще одной из самых ярких специфических черт остракизма, и в этом антиковеды, занимавшиеся данной проблематикой, в подавляющем большинстве солидарны. Подобная точка зрения на остракизм, по нашему мнению, вполне верная, основывается на нарративной традиции, через которую идея о предназначенности этого института для «обезвреживания» опасно влиятельных политических деяте-
лей проходит буквально красной нитью, оказывается основополагающей для описания феномена. Чтобы не быть голословными, проиллюстрируем это положение цитатами из античных авторов самых разных эпох.
Чуть выше мы уже видели, что именно так воспринимался остракизм современниками, писателями, которые еще застали функционирование этой процедуры в Афинах (Платоном Комиком, Фукидидом, Андокидом). В IV в. до н. э. эта точка зрения продолжает дальнейшее развитие, а ее главным представителем является, бесспорно, Аристотель. В «Афинской политии» (22.3) он говорит о том, что остракизм был введен из подозрения к влиятельным лицам, но наиболее подробно развертывает эту тему в «Политике» (Ш.8.1284а4 sqq.; V. 2.1302b15 sqq.), о чем мы уже говорили в источниковедческом разделе, цитируя соответствующие места. Деметрий Фалерский, выходец из перипатетической школы, фактически вторит своему учителю. Это как раз не удивительно; более важно то, что схожие мысли мы встречаем у Филохора, крупнейшего представителя аттидографической традиции. Таким образом, и у него, как у Фукидида и Платона Комика, Гипербол оказывается исключением из правила: незнатным политиком, изгнанным не из подозрения в стремлении к единоличной власти. Значит, обычно остракизму подвергали именно за это. Специально подчеркиваем это мнение Филохора, поскольку оно идет вразрез с тезисом Кини о противостоявших друг другу «аттидографической» и «перипатетической» традициях о целях введения остракизма. В действительности, как выясняется, самый информированный из аттидографов говорит о том же, о чем и перипатетики.
Авторы более позднего времени высказывают то же суждение об остракизме, в сущности, ни в чем не расходясь со своими предшественниками. Диодор (Х1.55.3) говорит, что остракизм был введен для ослабления высокомерия выдающихся людей. Практически аналогичное высказывание встречаем у него и в другом месте (XI.87.2—4): подвергались этой мере «величайшие мужи», «первенствующие граждане» (Х1Х.1.3). О самом важном для нас авторе римского времени — Плутархе — нечего и говорить: направленность остракизма против сверх меры возвысившихся граждан — одна из излюбленных идей херонейского биографа, и почти не бывает такого случая, чтобы он заговорил о той или иной остракофории и не высказал бы (мимоходом или более подробно) эту идею. Приведем несколько характерных пассажей. Фемистокла подвергли остракизму, чтобы уменьшить его авторитет и превосходство (Plut.Them.22), при этом, подчеркивает Плутарх, так поступали со всяким, кого считали слишком «тягостным» в силу его могущества. Перикл боялся остракизма, так как происходил из знатного рода, имел богатство и влиятельных друзей (Plut.Pericl.7). Остракизмом всегда изгоняли граждан, выдающихся славой и влиянием (Plut.Alc.13), люди же порочные и ничтожные вплоть до Гипербола никогда не становились его жертвами. Остракизм считался «усмирением и обузданием гордыни и чрезмерного могущества» (Plut.Aristid.7).
Тот же взгляд на остракизм господствует и в целом в эпоху «второй софистики», он переходит далее в позднюю античность, а затем — и к византийским авторам. Знаменитый ритор Элий Аристид говорит о том, что с помощью остракизма подвергали унижению чрезмерно влиятельных. Согласно Полидевку (VIII.20), остракизмом изгоняли из-за зависти к чьей-либо доблести. Евнапий уже прямо пишет, что «афиняне изгоняли остракизмом тех, кто превосходил других добродетелью». Таким образом, чем дальше по времени от актуального функционирования института, тем категоричнее становятся суждения о нем.
Мнение о предназначенности остракизма для предотвращения возрастания высокомерия и властности у чрезмерно влиятельных лиц встречается и в позднеантичных и византийских лексиконах. Однако постепенно в этих памятниках начинает возникать и альтернативное представление — о том, что остракизмом изгонялись противники демократии, лица, враждебные демосу, злоумышляющие против него. Эта идея имеет весьма позднее происхождение; она появляется, во всяком случае, не раньше Гесихия. Ее затем повторяют патриарх Фотий, анонимный автор словаря «Суда». Перед нами — явно не мнение, основанное на конкретных фактах, а чисто умозрительная идея авторов, весьма далеких хронологически от феномена, о котором они писали. К сожалению, эта идея находит отражение и в современной историографии, где подчас можно встретить указание на то, что остракизм являлся оружием борьбы демократии против ее врагов. Против подобного — довольно расхожего — мнения справедливо полемизируют Ю. Г. Виноградов и М. И. Золотарев, отмечающие, что рассматриваемый институт, в сущности, направлялся не столько против сторонников олигархии или тирании, сколько в принципе против видных политиков, лидеров группировок самого различного характера, представлявших собой в глазах общественного мнения угрозу существующему порядку. Мы бы сказали чуточку иначе: остракизм был направлен прежде всего против лиц, которые в силу своей влиятельности казались опасными для стабильности полиса, политической жизни в нем.
Вырождение ритуала
…в рамках упомянутой концепции так и остается неясным, что же могло помешать «реализации» заготовленных острака, которые, согласно Брониру, скорее всего даже не были вынесены на Агору в день остракофории. Уличены организаторы подтасовки? Остались лишние черепки? Всё это — чистые догадки, не находящие опоры в источниках и к тому же исходящие из современных нам представлений о тайном голосовании. При остракизме же не было, как мы видели выше (п. 1 данной главы) каких-то специальных правил, которые запрещали бы голосующему принимать остракон из чужих рук.
![]()
В-третьих, Бронир, исходя из предельно четкой стратиграфии содержимого колодца на северном склоне Акрополя, отнес найденные в нем острака к 482 г. до н. э.143, и сомневаться в этой датировке, кажется, нет оснований. Иными словами, они были заготовлены для той остракофории, в ходе которой решалось, кто из двух оставшихся в Афинах крупных политических лидеров — Фемистокл или Аристид — должен будет отправиться в десятилетнее изгнание, оставив своего соперника полновластным хозяином положения дел в городе. Таким образом, заготовка острака против Фемистокла неизбежно оказывалась бы делом рук группировки Аристида. Но подобного рода электоральная фальсификация решительно противоречила бы всему, что сообщает античная традиция, начиная уже с Геродота (VIII. 79), о безупречном политическом и моральном облике Аристида, — конечно, если мы придаем этой традиции хоть какое-то значение.
Итак, возможна ли какая-то альтернативная трактовка рассматриваемой группы памятников? Кажется, теперь на этот вопрос можно дать положительный ответ. Как мы уже отмечали, после находки Бронира стали известны и другие группы острака (хотя и меньшие по количеству), надписанных одинаковыми почерками, например, ряд остраконов с именем Калликсена. Такого рода казусы еще тоже не выходили за рамки концепции гетерии. Однако совсем недавно, когда начали появляться публикации некоторых острака с Керамика, стали известны случаи, при которых одним и тем же почерком надписаны остраконы против разных лиц (Мегакла, сына Гиппократа, и Аристида, сына Ксенофила; того же Мегакла и Калликрата, сына Лампрокла) . И вот это уже было принципиально новым и важным фактом: совершенно ясно, что такого рода ситуации не могут быть объяснены сознательной заготовкой в недрах той или иной политической группировки. Объяснение должно быть иным.
В свете вышесказанного не случайно, что в последние годы целый ряд исследователей стал высказывать предположения о наличии в день остракофории на Агоре профессиональных писцов, предлагавших желающим свои услуги и при этом не являвшихся агентами той или иной группировки, то есть не заинтересованных в исходе голосования и потому объективных. Трудно сказать, было ли появление таких писцов государственным почином. На наш взгляд, это маловероятно; скорее следует говорить о проявлении частной инициативы. Писцы могли надписывать острака (очевидно, за плату, которая, впрочем, вряд ли была значительной) для тех из граждан, кто не мог или не хотел сделать это сам, а также продавать заранее заготовленные экземпляры (последнее было даже практичнее), что для нас особенно важно.
Здесь-то и лежит возможность альтернативной интерпретации группы остраконов с именем Фемистокла, открытых на северном склоне Акрополя, — интерпретации, свободной от слабостей, свойственных ранее предлагавшейся трактовке этих памятников. Если попытаться теперь объяснить конкретный факт появления 190 (как минимум) черепков-«бюллетеней», направленных против одного лица и надписанных ограниченным числом почерков, то получится примерно следующая (безусловно, в известной мере гипотетическая) реконструкция.
В преддверии остракофории 482 г. до н. э. хозяин некой афинской ремесленной мастерской, — судя по всему, гончарной, о чем говорит упоминавшееся выше единообразие керамического материала рассматриваемых здесь острака, — решил воспользоваться грядущим мероприятием для несложного и доходного «бизнеса», поскольку по итогам нескольких уже прошедших к тому времени остракизмов (487—484 гг. до н. э.) стало ясно, что многие афинские граждане готовы приобретать готовые «бюллетени»: для кого-то из них написать на черепке имя своего «кандидата» составляло серьезную проблему, у кого-то были иные резоны. Из отходов мастерской были отобраны лучшие, самые красивые и единообразные черепки (в основном изящные круглые базы киликов и скифосов, а также цельные, чуть попорченные маленькие сосуды), чтобы с наибольшим успехом привлечь покупателей (кому неизвестно эстетическое чувство древних греков) и тем облегчить реализацию товара. Работа закипела; в ней приняли участие, видимо, гончары и вазописцы той же мастерской: из надписей на аттических вазах известно, что мастера-керамисты отличались хорошим почерком и грамотностью.
Несмотря на то, что никаких заранее назначенных «официальных» кандидатов на остракизме не было, в данном конкретном случае, в 482 г. до н. э., в силу сложившихся обстоятельств задолго до дня остракофории всем афинянам были уже прекрасно известны имена двух политиков, чья судьба должна была решаться в ее ходе, — Фемистокла и Аристида.
![]()
Парфенона-1821-Эдвард-Dodwell
Суриков И. Е.
Остракизм в Афинах / Отв. ред. доктор ист. наук Л. П. Маринович. — М.: Языки славянских культур, 2006. — 640 с.
ISBN 5-9551-0136-5
© И. Е. Суриков, 2006
© Языки славянских культур, 2006
![]()
Поскольку теперь уж совершенно ясно, что нынче наших журналистов (так называемых) будут использовать в качестве туалетной бумаги и затыкать ими любую канализационную дырку, вспомним, что перед гибелью какой-то странной «российской съемочной группы» с просроченными журналистскими удостоверениями (см. 
29.05.2018 г. 
Комментаторы отметили под постом, что «Бабченко до такой степени мелкая сошка, что Россия не стала бы мараться, ликвидируя его». Они также предостерегли «всех известных антироссийских политиков, блогеров, журналистов» о том, что «вероятность, что их грохнут враги Кремля, чтобы обвинить Кремль очень велика. Кремлю это меньше всех надо».
5 июня 2018 г. 
07.07.2018 г. 
Аделаида: Ага, лишь бы правды не сказать! Все вспоминаю, как этот 
14 сентября
Встав и оглядевшись, она зовет: «Малыш?!» – и идет искать Бардема.
«мама!» (
Персонаж Эда Харриса представляет собой Адама. Когда его рвёт в туалете, сразу видно рану, где его ребро. Потом появляется его жена (Мишель Пффайфер), представляющая Еву. Им разрешено бродить по всему дому, исключая кабинет Поэта, но они это всё равно делают, а Ева разбивает огненный кристалл. Их оттуда изгоняют, и они занимаются сексом во всех углах дома, тем самым, олицетворяя первородный грех и падение человека в немилость после поедания запретного плода с древа познания в саду Эдема.Потом появляются сыновья Адама и Евы (братья Брайан и Донал Глисон) – они ругаются по поводу отцовского завещания.
В споре один брат убивает другого (Каин Авеля). Поэт и его родители выносят тело Авеля из дому, а брат-убийца убегает. Затем все сидят у гроба, а в дом заходит всё больше и больше гостей, чтобы погоревать. Поминки плавно перетекают в вечеринку, наполненную хаосом с раковиной, из которой начинает хлестать вода. Смерть Авеля вызывает потоп.
В этом месте фильм слегка отходит от библейского повествования и даёт исторический ракурс в виде Нового Завета. Будущий ребёнок это Иисус. Но до его рождения Мать проходит через жуткие испытания, прежде чем Поэт, наконец, возвращается и даёт ей возможность родить сына в своём кабинете. Словно бы Бог на какое-то время забыл о Земле, пока не родился мессия. Человечество опять подкачало и принялось грешить – ребёнка похищают, убивают, пожирают его плоть, при этом в полном поклонении Поэту. Они нападают на Мать, срывают с неё одежды, забивают её до потери сознания, пока она не вырывается и не убегает от них в подвал, где стоит бочка с маслом, которое охватывает огнём весь дом. Когда отчаявшаяся мать, видя, как люди только и делают, что убивают и издеваются над ней, а Бог опять отсутствует, поджигает себя со всеми вместе.
Один трогательный момент: у него ведь в реальной жизни роман с Дженнифер Лоуренс. Лоуренс сейчас играет его музу, готовую сгореть на алтаре Творчества и отдать свое сердце Творцу, чтобы он переместил его в новую девушку и, поплакав, нашел в ней новое Вдохновение. (Иными словами – фильма не будет без актрисы, по-настоящему влюбленной в режиссера.)
А ее фотки, хоть и кажутся намеренно не профессиональными (нынче любая провинциальная шмонь селфи лучше в пятом классе делает), но весьма профессиональная визуальная отработка образа.
Путина порадовали итоги губернаторских выборов
Мы уже писали, как муниципальные депутаты и другие чиновники изображают бурную радость в соцсетях от каждого твита Собянина, как на “работу с соцсетями” получают огромные подряды какие-то мутные конторы при мэрии, а издание районных газет отдано на откуп тоже коммерческим фирмам, выигрывающим конкурсы сами у себя. Эти фирмы получают от мэрии подряды на десятки миллионов рублей на издание, допустим, 16 сайтов районных газет, потом платят 600 долларов украинскому фрилансеру за сам сайт, клонируют его 16 раз, и наполнением его занимается одна редакция из нескольких низкооплачиваемых сотрудников.
Sobesednik.ru выяснил, из каких источников финансируются избирательные штабы кандидатов от «Единой России» в регионах.
Губернатор Красноярского края Виктор Толоконский написал заявление с просьбой об отставке, сообщает «Сиб.фм» со ссылкой на источник в краевой администрации. Сайт FlashSiberia на днях писал, что Толоконский летал в Москву на встречу с президентом Путиным.
Путин уволил губернатора Самарской области Меркушкина
26.09.2017 Исполняющим обязанности Путин назначил Глеба Никитина, который до этого был первым заместителем министра промышленности и торговли РФ.
Председатель Центризбиркома Элла Памфилова прокомментировала новую серию отставок региональных руководителей.
Аделаида: Вы за него не переживайте. Он, очевидно, не бедствует. И его денежки тоже непосредственно из бюджета берутся. А за них он только одно приятное народу и может сделать — прикольненько станцевать.
Главы Нижегородской, Самарской и Тюменской областей похожи друг на друга как родные братья. Интернет-пользователи шутят, что их клонировали в секретных лабораториях Кремля
27 сентября 2017 г. Редакция «ФедералПресс»
FlashNord@flashnord
Агентство FlashNord сообщило о якобы готовящемся назначении вице-спикера Государственной Думы Ирины Яровой на пост главы Мурманской области.
Экс-вице-губернатор Игорь Бабенко. Фото: severpost.ru
Игорь Бабенко под арестом.
Губернатор Мурманской области Марина Ковтун.
М.Калмыкова и С.Медведева.
Люди в чёрном
Совпало или нет, но как раз вчера Марина Калмыкова отмечала свой день рождения. Появлению в светлый праздник «людей в черном», по словам сотрудников гостиничного комплекса, удивило её до крайности. Ещё больше её поразило горячее желание пообщаться с их стороны. Судя по всему, несмотря на высокий круг общения, о готовившихся мероприятиях руководитель «Меридиана» не подозревала.
я не про армянок, которые в пергидрольных продавщиц овощного киоска красятся )))
))
Касьяноф:10.12.2017 в 15:00А что по-вашему пытался донести режиссер до зрителя? Какой смысл?
Касьяноф:08.02.2018 в 00:35 Вы конечно же правы. Что больше всего поражает при знакомстве с Библией, так это отсутствие Матери. Библия учит любить отца, Всевышнего, но как насчет Матери?
По поводу тех «вопросов» которые не привяжешь к аллегории с Библией: лично я вообще сразу увидел в фильме скорее метафору отношений мужчины и женщины — что женщина направляет любовь внутрь семьи, а мужчина только черпает, а сам же ищет удовлетворения извне. Потому желтая жидкость для меня была чем-то вроде терпения женщины. А все эти приколы с войной, ребенком и т.д. — просто каким-то визуальным олицетворением и событиями, через которые пытаются донести как раз взгляд на вещи со стороны мужчины и женщины.
Я НАСТОЯТЕЛЬНО советую посмотреть этот фильм всем, кто ценит настоящее искусство, а не «кинчик на вечерок под чипсы» и все в таком духе. Это по-настоящему гениально.
10/10. Пока что не смотрел ничего великолепнее.
Честно говоря, в голову не пришли параллели с Библией до прочтения здесь.
Касьяноф: 03.02.2018 в 11:50 Позвольте, но ведь зачастую бывает и наоборот, мужчина отдает, а женщина только берет. Мужчина, снабжает, кормит, одевает, любит, а женщина в один прекрасный момент уходит к другому. Это, что фантастический сценарий? Да это происходит сплошь и рядом.
Артем: 07.02.2018 в 21:51 Ты кто вообще?! Ты ЭТО снимал что ли?! Умри!!!
Касьяноф: 08.02.2018 в 00:26 Воу, воу… полегче. Тут у нас адекватная дискуссия, а не быдло стайл курилка — «а ты кто», «а ты кто ващее.», «Ща втащу», «Умри» и все в том же духе.
Это первое и последнее предупреждение.
Oksmo: 27.12.2017 в 02:05 Убили и съели ребёнка. Алло, господа.
Как бы метафорично это не было, глазами мы увидели именно останки ребёнка, а не Иисуса.
Фильмы с такими сценами нельзя называть гениальными, если вы не разделяете одну и ту же болезнь с автором этой мерзости.
Создавать «произведения искусства», пропуская эпичные события через призму своего воображения на обыденные вещи — восхитительная штука. Но призму нужно периодически чистить, а ещё лучше и вовсе менять.
Дело не в том, о чем повествует этот фильм, а в том, что нам показывают на экране.
Убили и съели ребёнка. Задумайтесь.
Касьяноф: 27.12.2017 в 23:05 Согласен, пожалуй, без цензуры в кино никак. Однако это в «проклятом, тоталитарном совке» была цензура, а сейчас и у нас в России свобода и демократия, каждый художник изгаляется как ему угодно, как это давно уже делается на Западе, в этих ваших Голивудах. И как запретишь творцу «так видеть»? Сразу начинается ограничение прав и свобод Личности! И ведь не поспоришь. Обвинят в тоталитаризме.
Можно и ребенка сожрать, а чего такого, это же аллегория. Может тоталитаризм и ясные границы остро необходимы, иначе декадентство и разврат? Особенно это хорошо заметно на примере нашего современного Российского кино.
иван: 10.01.2018 в 19:58 Совершенно с вами согласен. После увиденного с ребенком это…
Ольга: 12.01.2018 в 15:26 Полностью согласна. Мне даже поплохело от этой сцены. Точнее когда услышала как у малыша хрустнула шейка. Я как мать с этого момента просто была в шоке. Фильм неплох, но ТАКАЯ СМЕРТЬ НОВОРОЖДЕННОГО ЯВНО ПЕРЕБОР!!!(((((
Алексей: 03.02.2018 в 00:49 Да, это ужасная сцена, пожалуй, одна из самых сильных в фильме. Но она была нужна, поверьте. И может хватит уже цензуры? Скоро зацензурите всё, что движется.. Кроме того, почитайте Библию, там и не такое встречается…
Евгения Маковецкая: 06.02.2018 в 20:24 Режиссер является атеистом, а они довольно часто притягивают Причастие к канибализму. Но, как бы там не было, у режиссера было благое намерение обратить наше внимание на «Маму» и что мы с ней делаем… Получилось такой ценой… За Иисуса не нам судить его, он будет держать ответ перед Богом.
Дария: 11.03.2018 в 23:39 То есть, по вашему, если бы автор показал уже взрослого «Иисуса» и как его распяли — было бы не так ужасно?
Алена: 13.04.2018 в 22:50 Как вегетерианка увидела свой смысл. Как люди могут убивать и поедать детей природы с сердцами и глазами?
Хотя сначала думала, что эта жуткая сцена с младенцем имеет цель показать скорбь и ужас матери (Мишель Пфайфер), которая потеряла сына ранее в фильме.
Касьяноф: 14.04.2018 в 23:58 Эта многогранность и разночтение фильма, заложенная режиссером Аранофски и есть самая замечательная вещь. Это настоящее искусство — заставлять шевелиться мозг, думать, анализировать, спорить, строить различные теории и версии. В этом плане Мама! просто шикарен. Кстати, есть очень похожий по многослойности фильм — «Аннигиляция» с Натали Портман в главной роли
катя: 28.01.2018 в 10:57 Очень странные сопоставления!!!!Как будто бы Бог здесь Дженнифер Лоуренс,а не Хавьер Бардем.Получается, что для своего вдохновления он все разрушает,а она наоборот все создает.Ему нравится известность,публичность и он не ценит все что создано, а больше стремится в мир искушений.Она же наоборот,как наш Бог все хранит и оберегает.Неправильные в этом фильмы расставлены акценты на добро и зло.Поэтому, все его понимают по разному.
Кристина: 29.01.2018 в 01:05 Вы, возможно, не поняли замысел автора? Почитайте повнимательней: замысел автора и состоял в том чтобы показать некую незаинтересованность этим богом по отношению к Земле или природе, здесь прослеживается презрение и даже отвращение к нему, к тому же автор — атеист, это тоже стоит учитывать. А сетовать на неправильно расставленные акценты, опираясь на свою набожную точку зрения, весьма глупо
Евгения Маковецкая: 06.02.2018 в 20:27 Просто Бог любит людей больше, чем ее. И ее он создал для нас. Но мы в любом случае должны беречь ее, это важно в первую очередь для нас
Касьяноф: 06.02.2018 в 22:49 Пожалуй, что действительно Мать это Земля, созданная для нас, но являемся ли мы ее детьми? Или люди как побочный эффект, как появившийся грибок на стыке кафеля в ванной? А Бог тут в виде юного натуралиста, создающего все условия для развития и роста этого грибка?
екатерина: 28.01.2018 в 15:42 Очень сложно сказать, что есть шедевр, а что — просто извращения. Как понять, что сцены с голым мужчиной, это гениально и великолепно, а не на грани порнографии? Что сцены с мертвым истерзанным ребенком — это глубокая метафора, а не просто причуды больного ума? Тут такая же ситуация. Только в сценах с погромами в доме, с расстрелом людей, с противостоянием полиции и хулиганов, в религиозных фанатичных сходках прослеживается какая-то мысль режиссера, по которой я смогла догадаться, что же он хочет показать. Если все это — видение режиссера концепции мира и Бога, то интересно узнать, что же он думает о Боге, о людях и вообще, о устройстве мира в целом. Единственное, что после просмотра фильма у меня осталось смятение в душе, будто меня саму посетили столь ужасные гости и вынесли все мозги. Не знаю, если такова была задумка автора, то тогда он добился цели.
Касьяноф: 28.01.2018 в 23:41 Вот это как раз просто — должны быть непорочные ориентиры для всех. Понятие нормы базируется на фундаменте привитых вам с детства ценностей, что есть хорошо и что такое плохо. При взрослении человека эти его основы сотрясаются под воздействием окружения. А здесь влияние друзей, знакомых, учителей, СМИ, общества в целом. Например, тот факт, что у нас в России кардинально сменились ценности после развала СССР Вам доказывать не надо? Для многих авторитет родителей и их ценностей сейчас ничего не значит, они ищут новых мессий, откровений и ориентиров. Учитывая, что раньше одним из таких ориентиров было мнение министерства культуры, это был официальный ответ государства через организацию профессионалов в этом вопросе, отражающее мнение большинства проживающих в стране людей. То сейчас плюрализм мнений, множество ложных мессий и мелькающих ориентиров. Все это сбивает с толку неопытные души, многие ловят в сети и внушают ложные ценности. Мы оказываемся один на один с блуждающими огнями. Тут легко потерять истину.
Если конкретно про фильм Мама, то фильм предназначен для взрослых людей, чтобы их встряхнуть и попытаться вывести из сна в котором они прибывают под действием зомбо сми. Попытаться включить им мозг, но для этого надо подать хороший заряд, чтобы вывести его из крио сна.
Роль электро заряда в мозг выполняет суматоха эпизодов в процессе дикого и необъяснимого развала дома, но в большей степени разорванный младенец. Шоковый метод старый и примитивный, но от этого не менее действенный. Ведь у зрителя после просмотра начинает работать мозг, он включается и пытается осознать, что это было. А значит режиссер выполнил свою задачу. Если еще мозг начал ворочать извилины в заданном режиссером направлении, то это отлично. Сомнабулический сон на какой-то промежуток времени развеялся. Конечно этим приемом пользуется многие и используют для трансляции и внедрения разных образов, норм и ценностей. Именно поэтому подобные фильмы запрещены к показу лицам не достигшим 18 летнего возраста, считается, что к этому возрасту уже появляется более-менее стабильный фундамент из норм, ценностей и понятия хорошо-плохо.
Кристина: 29.01.2018 в 01:21 Апплодисменты! Достойный ответ мамашам-наседкам, которые ничего кроме цвета какашек своих драгоценнейших и обожаемых чад разобрать и прочувствовать не могут.
Ирина: 01.02.2018 в 01:45 На протяжении всего фильма я чувствовала как героиня борется с собой. Было видно, что она на грани ухода.
Но несмотря ни на что, она любит своего мужа и покорна ему. Для того, чтобы утешить свое самолюбие и «поймать» вдохновение ее муж запускает в дом анархию. Ему хорошо, он доволен и не видит, что происходит вокруг. Все выходит из под контроля. Она не выдерживает и «взрывается». Все налаживается. Он творит. Она ждет малыша. Все бы было хорошо, если бы ни его слабость быть всеми любимым.
Он снова пускает в свою семью чужих людей. Они поклоняются ему. Начинают делить его самого, его вещи и дом. Все заходит слишком далеко. Жена пытается уйти, но остается! Из-за нервного срыва, драк, перестрелок и разгрома у нее начинаются роды. Она с большим усилием проходит через толпу неадекватных людей и попадает в комнату, где с помощью мужа рожает малыша. Он прекрасен! Она держит его, кормит, он засыпает у нее на груди! Но толпа ждет сына того, кому они поклоняются. Дождавшись когда жена уснет он берет младенца и передает его в толпу. Обезумевшие люди хватают его и в итоге ломают малышу шейку. Она все это видит. Потом они начинают проводить обряд и поедать части малыша. Мать бросается на них, но не может справиться с толпой, падает и «фанаты» начинают медленно ее убивать. Появляется ее муж и вырывает ее из рук людей. Она понимает, что он виноват в смерти их сына, но видя расскаяние «фанатов», он их прощает.
Не справившись с такой болью она взрывает себя, его, дом и толпу, но продолжает любить его. Он остается жив, выносит ее полуживую и говорит, что начнет все сначала, она разрешает забрать ее любовь!
Дарья: 05.02.2018 в 18:00 Фильм шикарен, но не стану расписывать, тут итак весь сюжет просматривается, если четко следить. Библия, бог и все сотворение мира и как мы люди не ценим ничего, рушим все что имеем и что нам дано. Тот порошок который она пила, она его же добавляла в краску для стен, скорее всего это гармония. В доме для спокойного интерьера, а в стакане для умиротворения себя. А убийство ребенка конечно было не так жестко. Во первых потому что не показывают сцену самого убийства: был хруст и потом сразу расчлененка, а во вторых это опять же аллегория, ребенок олицетворял плоды бога и матери земли — это все что окружает нас людей, и как непотребно люди пожирали плоть младенца, это отсылка к тому что мы все убиваем, разрушаем вокруг себя, жадно, грубо, бесчеловечно. Мы вирус поражающий все созданное богом и матушкой. Так что все что вы увидите в фильме расценивайте как олицетворение и отсылки к библии и нашего настоящего, чем мы являемся на «теле» земли.
Вячеслав: 29.03.2018 в 04:56 Уважаемая Дарья)) ну ведь слово Бог пишется с Большой Буквы) прошу заметить то, что люди были интересны обоим) и не они паразиты ведь, а грех))
Алексей1977: 08.02.2018 в 20:05 Фильм «Мама» является аллегорией и относится к категории «кино не для всех», поэтому тем кто не понимает данное творение не стоит орать на каждом углу какое говно это кино и какой дятел режиссёр. Пусть смотрят то нравится им. Для тех кто » в теме» могу сказать- это далеко не первый фильм на эту тему. Есть отличная картина, которая по теме очень близка фильму «Мама» и совсем не понята публикой. Фильм называется «Девятки» 2007 года, режиссером выступил талантливый сценарист Джон Огаст (между прочим по его сценариям сняты десятки известнейших фильмов но режиссировал он единственное кино…именно это). Так что, кому понравилась «Мама» должен оценить по достоинству фильм «Девятки»(главную роль играет там Р.Рейнольдс, кстати).Рекомендую досмотреть до конца, ОБЯЗАТЕЛЬНО!
Касьяноф: 08.02.2018 в 23:13 Спасибо за рекомендацию, фильм не видел. Взял на карандаш![🙂]()
Вячеслав: 29.03.2018 в 04:48 Вообщем, имеющие разум да разумеют, суть то всей Воли такова, за вопиющею кровь земля будет сожена, как тут не крути старому порядку придется уйти)) круги восхода и заката, сторона смерти второй не рада! Там в пришествии облекутся в норяды, в красивые алмазные)) се Творю всё новое, и на заметку люди) Он грядет то очень скоро))
Анжела: 29.05.2018 в 18:20 Вячеслав, скажите, а вы специально пишете с ошибками в русском языке? Понимаете, то что вы написали — очень интересно, но всё это теряется из-за ошибок.
Лиза: 28.04.2018 в 03:23 Все негативно говорят о сцене с ребенком. Вы говорите,что это чересчур, мерзость…..итп
Посмотрите на нас, на людей, мы не чем не лучше той толпы. В нашем социуме есть и люди побольнее. А наше отношение к природе еще более бесчеловечно. Если перенести на пленку наше отношение к Земле, то я уверенна,что вам бы не только стало плохо…
Виола: 30.04.2018 в 19:00 Я думаю, что сцена с ребенком это дословно » плоть Христа» . Говорят ведь, что вино-это кровь Христа, а хлеб -плоть Христа. Здессь слово «плоть» применено буквально. И далее сцена, где Бог просит всех простить -это отсыл к Голгофе ( отец, прости их, ибо не ведают, что творят) .Где-то в фильме аллегория, а где-то наоборот слишком прямой дословный смысл. Еще здесь явно виден Бог-эгоист, которому для полного счастья нужна похвала и молитвы несмотря ни на что, что, в принципе соответствует убеждениям режиссера. Лоуренс сыграла очень хорошо и красиво, Пфайфер-отвратительна. Я считаю, что прежде чем смотреть фильм, надо понять его суть, если не знать библейскую тематику в его основе, то ничего не получится понять. Мне фильм понравился.
Касьяноф: 01.05.2018 в 23:14 Вы правы, все так и есть. В некоторых сценах режиссер дословно копирует библейские сюжеты. Тут достаточно даже азов, чтобы понять посыл режиссера. Разночтения возможны в деталях, Аронофски все-таки оставил шифровки и некоторые смыслы для своих.
Фиона: 02.05.2018 в 15:38 Аллегории и символизм в фильме мастерски поддержаны реальными образами мужчин, женщин и окружающей среды. Отозвалось в душе понятие материнской любви, без которой не может быть жизни… Взаимная любовь вспыхнула лишь пару раз…Жертвенность любви не совершенных людей лишь множит жертвы..
Ольга: 17.06.2018 в 09:25 Ну что сказать,фильм уникален, красив, но жжжжеееесть….Лично мне как православному человеку тяжело этот фильм принять и переворить. Я бы простила этому фильму все, но сцена убиения и поедания младенца! Мне тяжело такое смотреть и принять. Хочу отметить что актерская игра просто на высшем уровне! Актеры подобраны идеально.
Ирина: 12.07.2018 в 05:25 Блестящая работа Дженнифер Лоуренс!
Касьяноф: 13.07.2018 в 23:07 Трудно не согласиться. Но так ли она мега талантлива, аж на 1 Оскар и три номинации на него?!
Иван: 19.07.2018 в 17:08 ХУ..ня еб….я, все еще куда нешло, но поедание младенца…. и люди называют это шедевром…. то есть эти люди такие же сумасшедшие как те который съели младенца… норм, да?
Светлана: 22.07.2018 в 00:10 Наркоманский бред